Неточные совпадения
Городничий (вытянувшись и дрожа всем
телом).Помилуйте, не погубите! Жена, дети
маленькие… не сделайте несчастным человека.
Мычит корова глупая,
Пищат галчата
малые.
Кричат ребята буйные,
А эхо вторит всем.
Ему одна заботушка —
Честных людей поддразнивать,
Пугать ребят и баб!
Никто его не видывал,
А слышать всякий слыхивал,
Без
тела — а живет оно,
Без языка — кричит!
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком
малый, сохранял пропорциональность во всех частях
тела и лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал
маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное
тело.
В
маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати лежало покрытое одеялом
тело. Одна рука этого
тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Махая всё так же косой, он
маленьким, твердым шажком своих обутых в большие лапти ног влезал медленно на кручь и, хоть и трясся всем
телом и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на пути ни одной травинки, ни одного гриба и так же шутил с мужиками и Левиным.
Стремительность же вперед была такова, что при каждом движении обозначались из-под платья формы колен и верхней части ноги, и невольно представлялся вопрос о том, где сзади, в этой подстроенной колеблющейся горе, действительно кончается ее настоящее,
маленькое и стройное, столь обнаженное сверху и столь спрятанное сзади и внизу
тело.
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому так выходит,
тела еще теплые, — и вдруг, бросив и
тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как
малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и
маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное
тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Она даже вздрогнула, руки ее безжизненно сползли с плеч. Подняв к огню лампы
маленькую и похожую на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем
телом, приложив платок ко рту.
Они, трое, стояли вплоть друг к другу, а на них, с высоты тяжелого
тела своего, смотрел широкоплечий Витте, в плечи его небрежно и наскоро была воткнута
маленькая голова с незаметным носиком и негустой, мордовской бородкой.
«Конечно, студенты. Мальчишки», — подумал он, натужно усмехаясь и быстро шагая прочь от человека в длинном пальто и в сибирской папахе на голове. Холодная темнота, сжимая
тело, вызывала вялость, сонливость. Одолевали мелкие мысли, — мозг тоже как будто шелушился ими. Самгин невольно подумал, что почти всегда в дни крупных событий он отдавался во власть именно
маленьких мыслей, во власть деталей; они кружились над основным впечатлением, точно искры над пеплом костра.
С ловкостью, удивительной в ее тяжелом
теле, готовя посуду к чаю, поблескивая
маленькими глазками, круглыми, как бусы, и мутными, точно лампадное масло, она горевала...
Клим приподнял голову ее, положил себе на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим
телом. Она лежала на боку,
маленькие, жидкие груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно
маленькие, тихие домики крепче устанавливались на земле, плотнее прижимались к ней. Мороз щипал лицо, затруднял дыхание, заставлял
тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
За углом, на тумбе, сидел, вздрагивая всем
телом, качаясь и тихонько всхлипывая,
маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой, в пальто, измазанном грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на голову старика и шипел, взвизгивал...
Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное
тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря на холод октябрьского дня, на злые прыжки ветра с крыш домов, которые как будто сделались ниже,
меньше, — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
Рядом с нею села Марина, в пышном, сиреневого цвета платье, с буфами на плечах, со множеством складок и оборок, которые расширяли ее мощное
тело; против сердца ее, точно орден, приколоты
маленькие часы с эмалью.
Самгина толкала, наваливаясь на его плечо, большая толстая женщина в рыжей кожаной куртке с красным крестом на груди, в рыжем берете на голове; держа на коленях обеими руками
маленький чемодан, перекатывая голову по спинке дивана, посвистывая носом, она спала, ее грузное
тело рыхло колебалось, прыжки вагона будили ее, и, просыпаясь, она жалобно вполголоса бормотала...
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях,
маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его
тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Начал он рисовать фигуру Марины
маленькой, но постепенно, незаметно все увеличивал, расширял ее и, когда испортил весь лист, — увидал пред собой ряд женских
тел, как бы вставленных одно в другое и заключенных в чудовищную фигуру с уродливыми формами.
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же
тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи,
маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
— Те что? Такие же замарашки, как я сама, — небрежно говорила она, — они родились в черном
теле, а этот, — прибавляла она почти с уважением об Андрюше и с некоторою если не робостью, то осторожностью лаская его, — этот — барчонок! Вон он какой беленький, точно наливной; какие
маленькие ручки и ножки, а волоски как шелк. Весь в покойника!
А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из черного
тела, от отца бюргера, но все-таки сына русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими
маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась в русском богатом доме, и тоже за границею, конечно, не у немцев.
Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят
тело и пьют кровь Христа, действительно едят
тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех «
малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он принес им.
— Над ним заутра «Помощника и покровителя» станут петь — канон преславный, а надо мною, когда подохну, всего-то лишь «Кая житейская сладость» — стихирчик
малый, [При выносе
тела (из келии в церковь и после отпевания из церкви на кладбище) монаха и схимонаха поются стихиры «Кая житейская сладость…».
Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от
тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно
малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей.
Маленькая тропка повела нас в тайгу. Мы шли по ней долго и почти не говорили между собой. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры. В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом с нею на земле лежало чье-то
тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
Листья слабо колебались в вышине, и их жидко-зеленоватые тени тихо скользили взад и вперед по его тщедушному
телу, кое-как закутанному в темный армяк, по его
маленькому лицу.
Я не тотчас ему ответил: до того поразила меня его наружность. Вообразите себе карлика лет пятидесяти с
маленьким, смуглым и сморщенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми черными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Все
тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд.
Сивуч относится к отряду ластоногих и к семейству ушастых тюленей. Это довольно крупное животное и достигает 4 м длины и 3 м в обхвате около плеч при весе 680–800 кг. Он имеет
маленькие ушные раковины, красивые черные глаза, большие челюсти с сильными клыками, длинную сравнительно шею, на которой шерсть несколько длиннее, чем на всем остальном
теле, и большие ноги (ласты) с голыми подошвами. Обыкновенно самцы в два раза больше самок.
Изюбр или олень стучат сильнее ногами; это не могло быть и
маленькое животное, потому что вес его
тела был бы недостаточен для того, чтобы производить такой шум.
Вошел широкий седой человек, одетый в синее, принес
маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать
тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но, — толстая, — она могла пройти в узенькую дверь каюты только боком и смешно замялась перед нею.
Хотя он на ногах не ниже черныша и шея у него не короче, чем у этой птицы, но
телом он гораздо
меньше.
Поручейник и по наружности гораздо
меньше травника, но
телом несравненно его скуднее, хотя так же высок на ногах и такую же длинную имеет шею: весь он какой-то не мясистый, хлипкий, хилый.
Кроншнеп большого рода объемом своего
тела будет с тетеревиную курочку или дворовую курицу; кроншнеп средний несколько его
меньше, а кроншнеп
малый — гораздо
меньше, не больше русского голубя; последняя порода несравненно многочисленнее двух первых.
Травник с первого взгляда похож на красноножку: он также серо-пестрый, хотя светлее пером, и также имеет красные ноги и нос; но он гораздо
меньше щеголя, особенно
телом; ноги его бледно-красноваты; пестрины не так ярки и определенны, и вообще он не так крепок, складен и красив.
Наружною величиной лысена в перьях не
меньше средней утки, но собственно
телом — немного больше чирка: цветом издали вся черная, а вблизи черновато-сизая или дымчатая; ноги хотя торчат в заду, как у нырка, но все не так, как у гагар и гоголя; она может на них опираться больше других, настоящих уток-рыбалок, и даже может ходить.
Впрочем, светло-зеленые ноги фифи слишком длинны относительно величины
тела, хотя это его не безобразит, брюшко, также нижняя сторона шеи под горлышком очень белы; он весь пестрый, серо-каштановый и в то же время зеленоватый; глаза
маленькие, черные, и такого же цвета нос, длиною с лишком с полвершка; хвост
маленький, состоящий из белых перышек с темными поперечными, косыми полосками в виде елки; подбой крыльев дымчатый.
Косачи чернеют год от году и на третий год становятся совершенно черными, с
маленькою сериною на спине между крыльев и с отливом вороненой стали по всему
телу и особенно по шее.
Болотный курахтан подразделяется на два вида, различающиеся между собою только величиною: большой курахтан вдвое больше
малого; он
телом будет почти с молодого голубя.
Устройством всех частей своего
тела перепелка есть не что иное, как курица или куропатка в уменьшенном виде, только она кажется еще складнее и миловиднее даже куропатки: вероятно, оттого, что несравненно ее
меньше.
Эта утка очень периста, но даже и в перьях
меньше предыдущих пород,
телом же еще скуднее.
— Гаршнеп обыкновенно очень смирен, вылетает из-под ног у охотника или из-под носа у собаки после долгой стойки без малейшего шума и летит, если хотите, довольно прямо, то есть не бросается то в ту, то в другую сторону, как бекас; но полет его как-то неверен, неровен, похож на порханье бабочки, что, вместе с
малым объемом его
тела, придает стрельбе гаршнепов гораздо более трудности, чем стрельбе дупелей, особенно в ветреное время.
Маленькое детское
тело не поспевало за быстро работавшею детскою головкой, и в этом разладе заключался источник ее задумчивости и первых женских капризов, как было и сейчас.
Павел начал уж чувствовать
маленький холодный трепет во всем
теле, и нос ему было больно; наконец, они выехали из лесу; по сторонам стали мелькать огоньки селений; между ними скоро мелькнул и огонек из Перцовского дома.
Впрочем, мальчику было не до собаки. Грозный вид дворника охватил его сверхъестественным ужасом, связал его ноги, парализовал все его
маленькое тонкое
тело. Но, к счастью, этот столбняк продолжался недолго. Почти бессознательно Сергей испустил пронзительный, долгий отчаянный вопль и наугад, не видя дороги, не помня себя от испуга, пустился бежать прочь от подвала.
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как мух на мертвом
теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за работу вчетверо
меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, — народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
Остаток дня прошел в пестром тумане воспоминаний, в тяжелой усталости, туго обнявшей
тело и душу. Серым пятном прыгал
маленький офицерик, светилось бронзовое лицо Павла, улыбались глаза Андрея.
По одну сторону старичка наполнял кресло своим
телом толстый, пухлый судья с
маленькими, заплывшими глазами, по другую — сутулый, с рыжеватыми усами на бледном лице. Он устало откинул голову на спинку стула и, полуприкрыв глаза, о чем-то думал. У прокурора лицо было тоже утомленное, скучное.